ОТКРОВЕННО ГОВОРЯ, Я БЫЛ НЕЗАСЛУЖЕННО ОБВИНЕН В АГРЕССИВНОМ ПОВЕДЕНИИ МИМИ. Ведь правда, Харрингтон-роуд 10 был не лучшим местом обитания для обезьяны? Впрочем, моя мать стояла на своем. Спустя десять лет после моего рождения она повела меня и Джулиана в зоопарк в Чессингтоне. Подойдя к вольеру с обезьянами, мама издала крик: «Мими!», более чем достойный ее слабого тенора. Одна из обезьян озадаченно повернула голову. «Смотрите, она узнала меня. Это Мими!» – торжествующе сказала мать, когда обезьяна с жутким агрессивным ревом начала метаться по клетке. – Она всегда ненавидела одну только мысль о тебе, а сейчас видит тебя вживую».
История моей жизни? Возможно, это лучшее место, с которого стоило бы начать.
1
Персей и Компания
Я родился 22 марта 1948 года в Вестминстерском госпитале с огромным родимым пятном на лбу. Мама говорила, что я был избавлен от него по милости какого-то целителя. Другие, правда, утверждали, что родимое пятно исчезло само собой. Но мама была так убедительна, что я свято верил, что пятно может возникнуть снова, если я буду плохо себя вести.
Мое первое воспоминание связано с больницей, где я лежал в три года с острым приступом аппендицита. По словам мамы, мне поставили диагноз в самый последний момент, когда аппендикс уже практически разорвался. Моим лечением занимался дядя Джордж, тогда еще «партнер» тетушки Ви (они еще не были женаты). Как раз он вовремя не поставил мне верный диагноз. По мере того, как мои отношения с дорогой тетушкой Ви расцветали, семейное предание о недиагностированном аппендиците обрастало все более устрашающими подробностями. Мать, например, вспоминала о том, что меня слишком рано выписали из больницы, якобы потому что Дядя Джордж боялся, что мои крики отрицательно скажутся на его карьере. В то время она была глубоко беременна Джулианом и, возможно, поэтому так остро на все реагировала.
Второе мое воспоминание – когда мне сказали, что у меня родился брат. Это был солнечный весенний день, я играл в парке Терло сквер Гарден, от которого у нас были ключи. Кажется, тогда я не совсем понял, что значит – иметь брата, но дальше воспоминание обрывается.
Я ничего не помню о маленьком Джулиане. Наверное, потому, что тогда в моей жизни появился кот Персей. Персей был замечательным сиамцем с квадратной мордой и темными пятнами. Я сразу же полюбил Персея. Отец тоже был очарован котом. Но только теперь я понимаю, что не стоит заводить животное, чтобы оно постоянно сидело взаперти. В кошмарах я до сих пор слышу его истошные крики с требованием выпустить его на улицу.
Таким же оглушительным было его низкое сиамское мяуканье, когда семилетний я спросил, можно ли брать его на прогулку по Терло-сквер. Мама и бабушка разрешили. Какими же беспечными были родители в то время! Едва ли сейчас вы отпустите своего ребенка гулять с котом на поводке по окрестностям Южного Кенсингтона.
В общем, я стал регулярно гулять с Персеем, ведя его на поводке, как собаку. Мы ходили к железнодорожному вокзалу, единственному зеленому островку, знакомому нам с Джулианом в школьное время. Однажды Перси сбежал. Спустя пять часов его нашли на пешеходном переходе, которым мы пользовались каждый раз во время наших прогулок. Дрессировка не прошла даром.
Годы спустя я присматривал за умирающим Перси. В какой-то момент он с трудом выбрался из своей корзинки и начал так же истошно мяукать, как когда просился на прогулку. Бедный старичок царапал входную дверь с таким упорством, как будто за ней притаился кролик. Мне пришлось надеть на него ошейник с поводком. Ему было тяжело ходить, поэтому я посадил его себе на плечо. Перси всегда нравилось так сидеть.
За год или два до этого транспортное движение в Южном Кенсингтоне превратили в нечто ужасное. Говорят, в то время у нас была самая сложная система светофоров в Европе. Персей никогда не учился пользоваться светофором, но было ясно, что он хочет погулять там, куда мы с ним ходили в детстве.
Мы добрались до места, где раньше был наш пешеходный переход. Перси попытался слезть с моего плеча, и я поставил его на землю. Несколько секунд он сидел и шипел, глядя на новый светофор. Затем он поднялся и сам двинулся по направлению к нашему дому. На следующий день он умер. Я обязан «Кошками» не только маминому чтению на ночь (она читала мне «Популярную науку о кошках, написанную Старым Опоссумом» Т. С. Элиота), но и Персею.
Мое третье воспоминание из 1951 года настолько шокирующее, что тоже может быть причиной, по которой я совсем не помню Джулиана в младенчестве. Оно связано с моим появлением на обложке журнала Nursery World. Мама наняла фотографа, усадила меня на стул со скрипкой и смычком, появилась тошнотворная фотография, иллюстрирующая статью, которая преследует меня и по сей день. Мама была невероятно амбициозна относительно своего потомства. К несчастью, я был не самым покладистым ребенком. И, совсем как Джипси Роза Ли, я выбрал не ту карьеру, что хотела для меня мать. Не в качестве стриптизера, конечно. По крайней мере, не публично.
Мама была первоклассным детским учителем по фортепиано. Она умерла в 1994 году, но до сих пор остается легендой среди хороших и не очень людей, населяющих юго-запад Лондона. В 1950 году мама с парой по фамилии Рассел основала подготовительную школу Уэтерби. Миссис Рассел, правда, в первую очередь была заинтересована в порке незадачливых учеников. Я был одним из первых детей, переступивших порог школы. Она имела оглушительный успех. Ее учениками были такие знаменитости как принцы Уильям и Гарри и Хью Грант.
Моя мать принимала активное участие в рождении школы. В те дни родители из самых разных слоев общества хотели, чтобы их дети учились играть на фортепиано. Мамины талант и терпение в этом деле обеспечивали Уэтерби успех и процветание. Любой, кто когда-либо пытался научить ребенка играть простые, но ужасно заунывные песенки, знает, что для этого нужно быть либо святым, либо глухим, либо, скорее всего, и тем, и другим. Мамино терпение достойно поклонения. Я предполагаю, что всю свою жизнь она провела около 100 000 уроков для новичков. Более того, она со всей ответственностью подходила к занятиям.
Я признаю, что именно благодаря мамины урокам фортепиано я получил базовые музыкальные знания. Беда лишь в том, что их было слишком много. И была это несчастная скрипка. Мамина идея заключалась в том, что я выйду на международную сцену и прославлюсь как сверходаренный юный скрипач в стиле Иегуди Менухина. Ее надеждам было не суждено сбыться.
Следующим инструментом из шкафа была валторна. Признаться, дуть было лучше, чем пилить. И двенадцатилетнему мне нравилось играть на этом эволюционировавшем охотничьем инструменте. Но именно тогда наступил кризис. Мамино стремление заставить меня постоянно совершенствоваться на музыкальном поприще привело меня к полному неприятию сонаты для валторны Пауля Хиндемита. Я где-то прочитал, что Хиндемит разработал ряд теорий о значении начинающих музыкантов. Моя же теория заключалась в том, что некоторые его композиции были созданы, чтобы такие инструменталисты, как я, покончили с музыкой раз и навсегда. И в моем случае, Хиндемит достиг небывалого успеха. После попытки сыграть его сонату, я положил валторну в футляр, где она и лежит по сей день.
